Неточные совпадения
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим
век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Уж восемь робертов сыграли
Герои виста; восемь раз
Они места переменяли;
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок — верный наш брегет;
И кстати я замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати
веков кумир!
Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки — «последний классик» и комическая актриса, по правую — огромный толстый поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок Иуды из Кариота. Память механически подсказала Иудино дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в XX
веке Иуда весьма часто является
героем поэзии и прозы, —
героем, которого объясняют и оправдывают.
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди,
герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение
веков, и что Гомер только собрал их.
Во всем этом разговоре Плавин казался Вихрову противен и омерзителен. «Только в
век самых извращенных понятий, — думал почти с бешенством
герой мой, — этот министерский выводок, этот фигляр новых идей смеет и может насмехаться над человеком, действительно послужившим своему отечеству». Когда Эйсмонд кончил говорить, он не вытерпел и произнес на весь стол громким голосом...
— Тоже! — восклицал он, дёргая себя за бороду. — Какой
герой, князь Галицкой нашёлся! Кольца рвать, туда же! Их
веками ковали, а мальчишка пришёл — на-ко! И эта девчонка, живёт без призору, потеряет себя с эдакими вот…
— Я видела на своем
веку много студентов и ваших молодых ученых, много актеров… Что ж? Ни разу не сподобилась встретиться не только с
героем или с талантом, но даже просто с интересным человеком. Все серо, бездарно, надуто претензиями…
Такие разговоры, занимательные только для них, повторялись довольно часто и содержание и заключение почти всегда было одно и то же; и если б они читали эти разговоры в каком-нибудь романе 19-го
века, то заснули бы от скуки, но в блаженном 18 и в год, описываемый мною, каждая жизнь была роман; теперь жизнь молодых людей более мысль, чем действие;
героев нет, а наблюдателей чересчур много, и они похожи на сладострастного старика, который, вспоминая прежние шалости и присутствуя на буйных пирах, хочет пробудить погаснувшие силы.
Тогда еще не возвышались
Чинами, славою пустой;
Еще поля не орошались
Той кровию, что льет
герой.
Довольствуясь своей судьбою,
Не зрел владыки над собою
Рожденный вольным человек.
Он богу лишь повиновался,
Которым мир сей основался.
О, коль счастлив был оный
век!
Много после того генерал говорил в том же тоне и очень убедительно доказал хозяевам, что человек без образования — зверь дикий, что они, то есть родители моего
героя, если не понимают этого, так потому, что сами необразованны и отстали от
века.
Несмотря на гений Пушкина, передовые его
герои, как
герои его
века, уже бледнеют и уходят в прошлое.
Даже позднейшие
герои века, например, лермонтовский Печорин, представляя, как и Онегин, свою эпоху, каменеют, однако, в неподвижности, как статуи на могилах.
Наш
век смешон и жалок, — всё пиши
Ему про казни, цепи да изгнанья,
Про темные волнения души,
И только слышишь муки да страданья.
Такие вещи очень хороши
Тому, кто мало спит, кто думать любит,
Кто дни свои в воспоминаньях губит.
Впадал я прежде в эту слабость сам,
И видел от нее лишь вред глазам;
Но нынче я не тот уж, как бывало, —
Пою, смеюсь. —
Герой мой добрый малый.
При этом нужно еще, чтобы эпоха, из которой взят роман, представлена была совершенно верно, чтобы угадан был самый дух событий, чтобы автор судил своих
героев не по понятиям своего
века, а по их времени, чтобы он смотрел их глазами, жил их жизнью, рассуждал сообразно с их умственным развитием и чтобы на ту же точку зрения умел поставить и своих читателей.
Мелэнг (Melingue) оставался долгие годы
героем пьес"плаща и шпаги" — драм из истории Франции, особенно эпохи Возрождения и XVII
века.
Прошли вереницей в течение нескольких лет и боги Греции, и гомеровский мир
героев, и средневековый мир, и придворная солдатчина Европы в XVIII
веке.
Не будем и мы поднимать завесу этой будущей новой жизни нашего «
героя конца
века».
Дальнейшая жизнь «
Героя конца
века» и «Современного самозванца» могла служить, действительно, обвинительным материалом лишь для составленных против него обвинительных актов, — некоторые из них были очень обширны, — но не для романа, который мы и заканчиваем этими строками.
Не обвиняйте вы наш
век:
Всегда таков был человек!
Героя древности сажали
У ног Омфалы с веретеном,
А нынче… нынче б написали
Его под кружевным чепцом!
Правда, платил он изредка дань
веку своему, щеголяя в проповедях схоластическою ученостью, которою голова его была изобильно снабжена, тревожа с высоты кафедры робкие умы слушателей варварскими терминами из физики и математики и возбуждая от сна вечного не только
героев Греции и Рима, но даже Граций и Минерву, с которыми он редко где-нибудь расставался.
После
героев Достоевского открывается неведомый XX
век, великая неизвестность, которая открывает себя как кризис культуры, как конец целого периода всемирной истории.
Стр. 308. «Ролла» — поэма А. Мюссе (1833), в центре которой
герой, пораженный «болезнью
века» — скепсисом и безверием, не приемлющий ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.